Маме

Ветер восьмого дня мне прошептал: «Горим».
Мозг мой упал, гремя, тем, что боролось с ним.
Грабили магазин. «М-Видео» и «Ашан».
Вырвало рты витрин, каждый был зол и пьян.

Бургеры, Чупа-чупс чавкали на полу.
Телевизор лишился чувств, кто-то рыдал в углу.
И пожирали всё гнилая, слепая тля,
недоеденное враньё, затянувшаяся петля.

У танцующих кирпичей и поющих бетонных плит,
Охранник, уже ничей, стрелял в этот безлимит.
Кто-то срывался вниз, кто-то бежал наверх.
Вскарабкавшись на карниз, я молча смотрел на всех.

Слетал, дрожа, «Отче Наш» с запёкшихся бледных губ.
А вокруг ревел бодрый марш Иерихонских победных труб!
И сгорая под этот рейв, Интернет оглох и ослеп.
Вместо валюты в сейф прятались соль и хлеб.

Улетая, бодрилась власть, втиснувшись в Superjet,
Брезгливо стирая грязь и кровь на краях манжет.
И ворочались жернова, перемалывая в Delеtе
Ограниченный алфавит, уже бессмысленные слова.

Птицы дождём с небес падали на газон.
И ухмылялся бес, усаживаясь на трон!
В этот последний день, выйдя на дефиле,
Перемещалась тень, ползая по золе…

Я очнулся как рассвело, задремавший у новостей.
Мне снилось твоё тепло и ещё миллион вещей.
Подсолнухи заплела в запахи спелых лип.
Мама, ты так жила, что мир этот не погиб…